К черту! Но если ты сделала все эти глупости… (СИ) - Ручей Наталья (версия книг .txt) 📗
Луч слепит глаза, улыбаешься на прощанье. Солнце!
Обернуться, сказать ему, спросить за что… «Некому говорить. Не с кем выяснять отношения. Предал», — вспыхивает в мыслях, и вот ты стоишь на большом камне, рассматривая серые нити, тянущиеся вдоль тела, вздрагиваешь от крика гаснущих фонарей, прислушиваешься к трепету синих ромашек. И думаешь: идти ли? И понимаешь: не идешь, падаешь, а мысли — хаос, нагромождение страха, последнее, что от тебя осталось.
Нет жизни.
«Есть вечность», — утешает кто-то невидимый. И ты пытаешься уверовать, успеть уверовать, хотя смерть так близко, что ты понимаешь: вечности нет, а ты просто врешь себе.
Свет фонарей ближе, а крик твой собственный.
Тело обжигает брызгами серого фонтана, он перевернутый или ты летишь вверхтормашками? Окутывает смогом, и десятки призрачных рук тянутся и тянут тебя, желая взять по кусочку, а ты боишься дышать. Или уже не дышишь?
— Дрожит… — шепот.
— Плачет… — стенание.
— Дышит… — возмущение.
Значит, все-таки дышишь, но открыть глаза не пытаешься. Во сне это необязательно, скорей бы все закончилось, думаешь устало, и с удивлением отмечаешь усталость. Разве во сне так бывает?
Полупрозрачные монстры кружат, подкрадываются. Запах гнили ударяет в ноздри с их приближением.
— Го-ло-од… — долгий вой одного из призраков. — Мо-я!
И ты понимаешь, что спишь с открытыми глазами, и пусть это сон, пусть ты едва дышишь от ужаса, поднимаешься, шатаясь, как береза от урагана, и кричишь, так громко, как позволяют легкие:
— К черту!
Страх вибрирует, перетекая в отчаяние, духи сжимают тебя в кольцо, ты хватаешь первое, что попадается под руку, хотя знаешь: отбиваться палкой смешно. Страшный сон, а ты смеешься. Закрыть глаза, ущипнуть себя, проснуться…
Не получается, машешь палкой, твой смех становится истеричным.
«Не хныкать», — повторяешь себе, утирая слезы, дрожишь в ознобе и обхватываешь палку двумя руками. Огромную, чуть прохладную. Мохнатую?!
Возмущенные голоса раздаются у твоих ног приглушенно. Удивляешься, как голоса могут быть у твоих ног? Ты не умеешь летать, разве что палкой махала, как ободранным крылом легал, но палка — не крылья, и ты в который раз пробуешь разбудить себя, в который раз открываешь глаза и кричишь — кажется, уже по привычке.
Бестелесные полотна кружат вокруг высокого цветущего дерева — липа, определяешь по аромату, и вспоминаешь, когда успела забраться на верхушку, а главное: как?! И не палку сжимают твои руки, а толстый изогнутый сук с бело-розовыми цветками. Ты так высоко, что земли практически не видно, и дрожишь сильнее, потому что вопросы растут, как страх, а летать ты так и не научилась.
— Кто ты? — из массы стонущих у основания липы выделяется один голос. Властный, но с нотками удивления, за которые ты хватаешься, принимая за расположение, или как минимум — нейтралитет. Ты стараешься рассмотреть говорящего, но он сливается с бестелесными, и ты понимаешь: один из них, он просто один из них.
— О, Господи, — пытаешься вспомнить слова молитвы, но выучить несколько строк всегда было некогда и ни к чему, и ты повторяешь одно и то же: — О, Господи.
А память услужливо подсовывает картинку. Ты и тот, кто тебя предал:
— О, Боже…
— Я запрещаю упоминать его при мне.
И ты запрещаешь, тоже запрещаешь себе, приказываешь не думать больше о нем.
— Кто ты? — властный голос повторяет вопрос.
И ты отвлекаешься от пустых воспоминаний, выдергиваешь их с болью, рана кровоточит — с чего бы? — но ты не задумываясь, возвращаешься в дремотную реальность. Так бывает: чем дольше спишь, тем сон кажется реальней. Бывает — убеждаешь себя, и вместо того, чтобы расположить к себе невидимого собеседника, нарываешься на новые неприятности.
— А ты? — вопрос на вопрос.
Духи присасываются к корням дерева, и ты чувствуешь, как оно оседает, разрушаясь изнутри, жизнь со стоном выходит через трухлявую кору, и листья из зеленых становятся грязно-желтыми, и падают вместе с тобой.
И ты летишь. Снова. И луч смягчает падение. Снова. Или так сверкает увядающая листва, на которую приземляешься, как на перину? Открываешь глаза, если ты их вообще закрывала, потому что кошмар не прекращается ни на секунду, как в 5-Д анимации. Усмехаешься — губы разбиты в кровь, улыбка дается с болью, и от того желанней. Улыбаешься, запрещая страхам прорваться наружу и голосу сорваться на крик. Тебя обступают серо-белые монстры, и один легал?!
Крыльев не видно, только черты совершенные. Он стал бы жемчужиной в коллекции герцогини. Дикость — думать, что смерть красива, а он красив и ты интуитивно ощущаешь угрозу от него.
— Ах! — разносится вокруг шепот.
— Повелитель, она… — замирает удивление.
— Ваш-ше высоч-чество, — шипит восхищение.
Его высочество смерть? Романтично. Никто не удостаивался такого уничтожения. Но тут же отбрасываешь нелепую мысль. Ты не готова, так многое нужно сделать, столько желаний…
Незнакомец обретает сущность, размытый образ формируется в четкий. Длинные темные волосы спускаются к плечам влажными колечками, тигриные зрачки наблюдают за тобой со спокойной уверенностью, задерживаешь взгляд на трех веснушках на его носу, перебегаешь к небритому подбородку. Узнавание молнией рассекает прошлое, но ты не веря, переспрашиваешь:
— Дон?
И хищник суживает глаза, всматриваясь в твои черты и произносит едва слышно:
— Вилла?
Шикает на бестелесных, заставляя разлететься по сторонам, помогает тебе подняться, и обнимает крепко, как в детстве. И ты обнимаешь в ответ, и смеешься сквозь слезы и благодаришь жуткий сон, потому что увиделась с тем, кого давно нет, и с кем не успела проститься.
— Дон, — повторяешь, и других слов не нужно.
Он поймет невысказанное, как бывало всегда, потому что даже смерть не убивает детскую дружбу.
— Вилла, — прижимает сильнее, и ты чувствуешь, что теряешь сознание. Или просыпаешься? Кричишь, просишь его остаться, просишь, чтобы не уходил снова, и сквозь дрему слышишь клятву:
— Я буду рядом, когда ты проснешься.
И веришь. Он не может предать. Он мертв, услужливо напоминает кто-то. Да, мертв, соглашаешься, но он настоящий и никогда не нарушит клятвы.
Если бы не Дон, сидящий рядом, Вилла бы решила, что сон продолжается.
— Привет, — он улыбнулся, чмокнул в щеку, — я уже подумывал, придется устраиваться на ночлег посреди улицы.
— Я выросла с тех пор, как мы виделись в последний раз, поэтому не спрашиваю, почему ты просто не перекинул меня через плечо и не отнес в безопасное место.
— Здесь безопасно, — заверил Дон.
— А бестелесные?
— Тебя не тронут. — Он поднялся, помог встать. — Пойдем?
Вопросов крутилось множество: кто сейчас Дон, что с ним случилось, что будет с ней, но Вилла боялась их задавать.
— Последние три дня я только и делаю, что сплю и ем, — пожаловалась, шутя.
Он крепче сжал ее руку, заглянул в глаза.
— Проголодалась?
Она кивнула, и получила очередную улыбку. Перед Доном никогда не было необходимости притворяться, и хотя они не виделись больше десяти лет, в отношениях ничего не изменилось. Он — ее друг, лучший, единственный, самый верный, Дуана — подруга, и познакомились они с ведьмой уже после смерти Дона, поэтому не считается.
Смог клубился у ног, и она не видела, куда ступает, просто шла следом за Доном, и знала, что теперь все будет в порядке. Навернулись глупые слезы — так бывает, когда долго боишься и приходит добрый волшебник, который хочет возиться с твоими проблемами. Дон — ее личный волшебник, он всегда был рядом, только один раз сбежал. Навстречу собственной смерти.
И снова отбросила тревожные мысли: как можно чувствовать тепло его ладони, если он мертв? Как может улыбка сиять искренностью, как прежде? Она не хотела спрашивать друга о его смерти, но могла спросить о своей:
